Пять лет без шахмат

URL: http://64.ru/php/content.php?id=280

Нынешние молодые шахматисты мало что знают о нем, хотя играющие испанскую партию и ферзевый гамбит встречали в базе его фамилию – ведь он внес ценный вклад в разработку ряда вариантов. Между тем, полвека назад его имя было хорошо известно всему шахматному миру. Восемь раз Г. Борисенко участвовал в финалах чемпионата СССР – а это были турниры, не уступающие по своему составу сильнейшим международным. Парадоксально, что при этом он так и не стал гроссмейстером, однако многим советским гроссмейстерам не удавалось в те годы попасть в финал не то чтобы восемь, но даже пять, например, раз. А вообще обладателей высшего шахматного звания тогда было очень мало – в начале шестидесятых годов не больше восьмидесяти во всем мире. А вот в игре по переписке наш герой не только стал гроссмейстером, но дважды выиграл чемпионат СССР и был серебряным призером чемпионата мира. Больше все же он был известен как теоретик – пожалуй, наряду с С. Фурманом, самый лучший в пятидесятые-шестидесятые годы в СССР и один из лучших в мире. Кстати, они на пару – Борисенко и Фурман – немало анализировали вместе, благо жили в одном городе – Ленинграде. Были знакомы с юношеских лет и даже учились в одной школе. Город на Неве был идеальным местом для формирования сильного шахматиста. Молодой Георгий не имел постоянного тренера, но работал демонстратором на многих сильных турнирах, которые проходили в Ленинграде – и это была превосходная школа. Покинул северную столицу наш герой, уже будучи известным мастером, в 1957 году, поселившись на восемь лет в столице Урала – Свердловске.

 

Здесь он оставил о себе хорошую память, занимаясь со всем известными Н. Рашковским и О. Аверкиным. Формально он не был их тренером, но они в любое время могли прийти к нему домой, и начинались многочасовые анализы. В 1965 году Борисенко переехал в Ташкент, где остался до конца жизни. Многие узбекские шахматисты с теплотой вспоминают о нем. На Олимпиаде в Турине в 2006 году я разговаривал с молодыми гроссмейстерами А. Филипповым и Т. Гареевым. Они считали себя учениками Георгия Константиновича, и видно было, что для них он являлся непререкаемым авторитетом. Так что Георгий Константинович и тренером был классным. Много лет он тренировал свою жену Валентину Михайловну. И довел ее почти до самых высот – около 15 лет она входила в топ-группу сильнейших шахматисток мира, а чемпионкой СССР была целых пять раз! Лучшим признанием Борисенко как тренера и теоретика явилось то обстоятельство, что его привлекали на свои сборы сами чемпионы мира М. Ботвинник и А. Карпов.

 

Да, наш герой многого достиг, но, пожалуй, мог бы достигнуть еще больше в практической игре и даже войти в число ведущих шахматистов мира, если бы не три момента, которые ему помешали. Во-первых, пять лучших, молодых лет своей жизни он был отрезан от шахмат, но об этом потом подробнее. Во-вторых, немало своих теоретических новинок, порой самых настоящих «бомб», он отдавал своей жене, считая своей главной задачей её борьбу за мировую шахматную корону.

 

В-третьих, постоянные жуткие цейтноты, от которых он так никогда и не избавился. Что было их причиной? Борисенко играл в классические шахматы, школа Стейница – Тарраша очень хорошо чувствовалась в его игре, он искал все время сильнейший ход, вот время и уходило. Частенько, получив подавляющую позицию, наш герой на висящем флажке творил такие «чудеса», что даже поверить трудно. Ходы сделать обычно успевал, но от позиции оставались развалины. Зато, когда большого цейтнота не было, то под его горячую руку иногда попадали и сильнейшие мира сего. Как классно он однажды разгромил М. Таля свирепой парой слонов! А великий М. Ботвинник убегал от него на ничью в тяжелом ладейном эндшпиле. Любопытно, что с Е. Геллером, который тоже, как известно, был цейтнотчиком (и таким образом, они были на равных в этом смысле), Борисенко имел счет где-то в районе 9:3. Думается, что если бы в те далекие времена существовали часы Фишера, то многие партии Георгия Константиновича завершались бы успешнее и он был бы типа сегодняшнего А. Грищука – в мировой элите. Кстати, что касается Бобби, то наш герой упустил неповторимый шанс встретиться с ним за доской. Когда Бобби приезжал в 1958 году в Москву, то Борисенко был в числе тех, кому предложили сыграть блиц-матч с американцем. Но у него были какие-то дела, да и матч с пятнадцатилетним парнем его не очень привлекал. А то, что гость станет потом чемпионом мира – ну кто мог знать…

 

Я хорошо знал Георгия Константиновича, он был старше меня на 29 лет, и наши отношения в какой-то момент напоминали отношения отца и сына. Он был со мной откровенен, что в советские времена не было таким уж частым явлением. Мне хочется написать о нем большую, хорошую статью, а пока – точно к юбилею – пишу вот эту маленькую. Из того, что знаю о нем, остановлюсь сейчас на одном периоде его жизни – том, когда он был оторван от шахмат. Так совпало, что он родился в мае, в мае же закончилась европейская часть самой кровопролитной войны в мировой истории. Был Георгий Константинович на этой самой войне от звонка до звонка. Немало я слышал про это от него. Вот что запомнилось.

 

Молодой ленинградец надел шинель Рабоче-крестьянской Красной армии за несколько месяцев до начала войны. Был он рядовым красноармейцем, поначалу служил в Литве, в Каунасе. Какое-то время даже играл в шахматы в каунасском Доме офицеров. На 22 июня у него была в кармане увольнительная на очередную партию. Но воспользоваться ею он не смог. Шахматы ушли куда-то очень далеко.

 

Немцы заняли Каунас уже 24 июня. Пришлось уходить на восток. Шли по Литве, и крестьянки, выходя к дороге, давали солдатам хлеб и молоко. И завертелся вихрь войны. Георгий был связистом. В атаку с автоматом не ходил, а тянул кабель. Но приходилось тянуть и до передовой, причем нередко. Так что попадал и под обстрелы, и под бомбы. Был он небольшого роста, маленький, кругленький, как колобок. Рост, наверное, его и спасал от пули, все же шансов меньше, что она попадет. Ну а от бомб и мин хранил его Бог. На войне случалось всякое. Часто он вспоминал, как на его глазах снаряд дважды попал в одну и ту же воронку, опровергая известную аксиому. А однажды шли они цепочкой, и на мину наступил как раз идущий перед ним. И все же в разгар войны его ранило – и сильно. Несколько месяцев лечился, и опять в строй. В конце концов дошел почти до Берлина, и был бы там 9 мая, если бы не второе ранение – уже перед самым концом войны. Оно было не таким тяжелым, как первое, поправился он довольно скоро и год после войны дослуживал в Польше.

 

Несколько раз я купался в море вместе с Георгием Константиновичем и видел на его теле шрамы от этих ранений. Разные истории рассказывал он мне про войну. Запомнилась такая. Приходят красноармейцы на эстонский хутор. Навстречу выходит здоровый старик – хозяин.

– Можно у вас заночевать?

– Можно.

– А покормите?

– Можно.

И так на все просьбы. Не спеша, немного подумав отвечает: «Можно».

И вот последняя просьба.

– А спирт у вас есть?

– Можно.

А потом, широко разведя руки:

– Но нету.

 

Несколько раз я слышал от него диалог, который он произносил по-польски:

– Что пан говорит? Что пан хочет? Что пан будет делать?

И в ответ, сильно повысив голос:

– Ничего не будет делать!

Жалко, что не расспросил его, с чем этот диалог был связан.

 

Как-то раз спросил я его о том, как он относился к немцам тогда и относится сейчас.

«Воспитан я был на идеях мировой революции, братства всех трудящихся; собственно, до какого-то времени вся пропаганда работала в этом направлении, лишь в конце тридцатых годов она стала приобретать патриотический уклон. Но когда началась война, стало довольно скоро ясно, что помощи от германского пролетариата ждать не приходится. На нашу страну напал жесткий, сильный, хорошо организованный враг. Мы его соответственно и встретили. Сначала было ожесточение, потом пришла и ненависть. Наш старшина говорил про немцев: “Их сюда никто не звал”. И все-таки эту ненависть я не распространял на весь немецкий народ, ведь и на самом деле не все немцы были нацистами. Встречал я их и на нашей стороне. Так что после войны, встречаясь с ними на турнирах, уже вполне нормально общался».

 

Смерть на войне всегда где-то рядом, и о ней собеседник мой рассказывал без особых эмоций. Но вот о том, что иногда его товарищи гибли не от пули или бомбы врага, а просто в результате несчастного случая, Георгий Константинович не мог говорить спокойно. Особенно обидными были нелепые смерти в самом конце войны. Когда он говорил о них, его лицо приобретало скорбный вид.

 

В шестидесятые годы вышло немало мемуаров наших военачальников. Борисенко почти все их прочел. Память у него была прекрасная, и он держал в голове картину войны с позиций полководцев. Как-то раз на пляже в Юрмале он даже прочел мне на эту тему целую лекцию. Я спросил его, как выглядела линия фронта в момент начала Курской битвы летом 1943 года. Взяв какой-то прутик, он начал чертить на песке эту линию от Ленинграда на севере до Черного моря на юге. Причем рассказывал, где с какой стороны какая армия стояла. Подумалось о том, что вот прошел войну простым солдатом, а родись он раньше, то при каких-то раскладах из него бы и генерал вышел неплохой.

 

Наш герой был очень интеллигентным, высококультурным, гуманным человеком. Если за шахматной доской он был агрессивным, то в жизни – очень деликатным и даже мягким. Свои принципы отстаивал, но при этом старался не обидеть оппонента. Лишь пару раз за все время знакомства я видел, что у него сдают нервы. Мне было интересно, какой он был на войне – все-таки, наверное, немножко другой. Однажды я получил ответ на этот вопрос. Надо было открыть консервную банку. Под рукой кроме большого ножа ничего не было, и вот этим самым ножом под возглас «Вперёд, славяне!» Георгий Константинович эту банку открыл. Удар был такой силы, что как она еще не раскололась на две части, было удивительно. Пожалуй, так орудуя ножом, можно было и в рукопашную успешно вступить. Тогда я увидел перед собой настоящего фронтовика.

 

Мужское поколение 1922 года рождения имело страшную судьбу. Очень многих выкосила война. Так что уцелевшие жили за себя и своих погибших товарищей. И если кто, как Борисенко, прожил очень долгую жизнь, целых 90 лет, то в этом я вижу какую-то высшую справедливость. Надо было очень много сделать в этой жизни – за себя и за того парня. Георгий Константинович сделал очень много и остался в доброй памяти всего шахматного мира.