Электронная версия журнала
Отправляется на E-mail в течение 24 часов

Ничья

версия для печати версия для печати

Задумался я как-то над тем, почему в некоторых видах спорта существует понятие ничьей (футбол, хоккей), а в некоторых не существует (волейбол, теннис). А потом вспомнил пословицу – «Думай не думай, а сто разделить на два будет пятьдесят» – и решил не забивать себе такими размышлениями голову. Как говорится: «что имеем, то имеем, чего нет, того нет». Каждый вид спорта имеет свою историю и традиции, и так уж всё сложилось. В шахматах ничья – это нормальный, обычный, а на высоком уровне типичный результат. И тем не менее с упорством, достойным лучшего применения, многие шахматные деятели и организаторы ведут борьбу с ничьими, как будто это что-то зазорное. Хотя все мы знаем, сколько в истории шахмат было увлекательных партий, завершившихся ничейным результатом. Бывали и случаи присуждения таким партиям призов за красоту, как, например, в лондонской половине матча Карпов – Каспаров 1986 года.

Мне запомнился один случай со знаменитой Высшей лиги чемпионата СССР 1988 года, которая собрала поистине звездный состав. Я тогда писал статьи для турнирного бюллетеня «Созвездие» и присутствовал на каждом туре от начала до конца. В один из дней в Центре международной торговли, где проходил турнир, царила напряженная атмосфера – по помещениям расхаживали вежливые люди в штатском, немало их было и в турнирном зале. Еще бы – сам Е. Лигачёв, являвшийся тогда вторым человеком в стране, пожаловал на турнир. Сел в первом ряду и наблюдал за игрой. В воспоминаниях Н. Крогиуса я вычитал, что этот политический деятель любил шахматы и хорошо в них разбирался. Между тем на всех досках развернулась борьба, где-то интересная, где-то не очень. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что меня больше всего интересует одна из партий моего хорошего друга А. Харитонова, который на этом супертурнире выступал неудачно, но сегодня обменивался красивыми ударами со своим соперником. И даже на партии двух великих «К» я особенно не заглядывался. В итоге упомянутая мной партия завершилась боевой ничьей где-то в середине четвертого часа. И всё это время Е. Лигачёв сидел не вставая. Видимо, он на самом деле разбирался в шахматах, если столько времени наблюдал за этой партией. Как только она закончилась, он немедленно встал и ушёл. У начальников такого ранга день расписан по минутам, и должно случиться что-то экстраординарное, чтобы график как-то нарушался. А это была всего лишь ничья.

 

В общем, пришел я к выводу, что все борцы с ничьими объединены одной общей чертой – они никогда не играли в сильных турнирах. А в турнире, особенно в длительном, очень важно сохранить силы на всю дистанцию и дать себе иногда передышку. Об этом писал еще М. Ботвинник, а уж он-то разбирался в шахматах лучше всех. Кроме того, бывают такие случаи, что после вполне нормальной борьбы возникают бито-ничейные позиции, и зачем тут дальше играть. Однажды З. Тарраш отклонил ничью, предложенную М. Чигориным, который, как мы все знаем, относился к числу самых бескомпромиссных шахматистов, но позиция была такая, что российский маэстро не рисковал проиграть, даже сняв с доски своего слона. Что он и попытался сделать, но его партнер не дал ему это осуществить, а тут же согласился на ничью.

Борцы с ничьими что только не придумывали: в девятнадцатом и в начале двадцатого века в некоторых турнирах переигрывали ничейные партии, но это уж было совсем смешно. Затем изобрели такое правило, что нельзя соглашаться на ничью до тридцатого или сорокового хода. Играл я как-то в турнире – это был полуфинал ВЦСПС в Кисловодске в 1976 году – где нельзя было соглашаться на ничью до истечения трех часов игры. А были соревнования, где на ничью можно было согласиться только с разрешения главного судьи. Забавный случай произошел на Олимпиаде в Варне в 1962 году, когда такое разрешение не было дано Р. Фишеру. Бобби, который уж точно был боец до мозга костей, тогда в сердцах заявил: «Где надо играть, а где ничья, я знаю лучше вашей ФИДЕ».

Борьбе с ничьими очень мешает правило троекратного повторения позиции. Я все жду, что найдется тако     й мудрец, который попробует обосновать необходимость его отмены, но пока такого забавного экземпляра человеческого рода не находится. Все же шахматы существуют не одно столетие, и правила хоть и менялись иногда, но, пожалуй, сейчас мы пришли к такой ситуации, когда они, можно сказать, идеальны.

Кстати, насчет троекратного повторения позиции. Людям старшего поколения хорошо памятен случай, произошедший в пятой партии матча Фишер – Петросян 1971 года, когда игравший черными советский гроссмейстер, имея позицию, близкую к выигранной, налетел на троекратное. С этим правилом связан один смешной случай, который рассказал мне Н. Рашковский. Борис Васильевич Спасский, которого я очень уважаю, – не только блестящий шахматист, но и весьма необычный человек, способный иногда на экстравагантные поступки. В одной из партий Высшей лиги 1973 года, выведя коня на f3 первым ходом, он вернул его на g1 вторым. Его соперник проделал то же самое своим конём. Подбежавшие судьи чуть не со слезами на глазах уговорили десятого чемпиона мира взять ходы назад и прийти к ничейному исходу обычным способом, что и было сделано.

Если бороться с ничьими не получается кнутом, то может, попробовать пряником? Подобная попытка была предпринята в свое время в Польше. Правивший в стране в двадцатые-тридцатые годы прошлого столетия маршал Ю. Пилсудский любил шахматы и установил специальный приз за красоту на одном из турниров. Он представлял из себя золотую вещичку, явно превышающую по стоимости первый приз. Надо ли говорить, к чему это привело? Все только и делали, что жертвовали в надежде провести красивейшую комбинацию. Ничьих при этом было не очень много. Правда, были это уже не совсем шахматы.

А стоит ли вообще ломиться в открытую дверь? В последние десятилетия в большинстве турниров очевидна тенденция к уменьшению количества ничьих без борьбы. Частенько они встречаются лишь на высшем уровне и в ветеранских турнирах. В юношеских же и в многочисленных опенах игра, как правило, идет такая, что лишь голые короли означают ничью. Пришли новые поколения – нынешние молодые любят шахматы, пожалуй, больше, чем мы, ветераны, их любили когда-то. Сейчас у молодежи куда больше выбор занятий, чем полвека назад, и в шахматы в основном приходят менее прагматичные люди, чем раньше, – те, кто действительно беззаветно любит нашу королевскую игру. Так что проблема коротких ничьих сейчас не актуальна. Вот вроде бы и всё на эту тему. Но статья на этом не кончается.

 

Размышления о ничьих натолкнули меня на мысль написать немного о двух шахматистах, которых я хорошо знал и о которых давно хотел написать. Неважно, что они были всего лишь кандидатами в мастера, но в шахматной жизни Москвы и Екатеринбурга оставили заметный след. И в моём сознании оба как-то связаны с темой, обозначенной заголовком статьи.

Собственно говоря, заголовок это не мой. Так уже называлась изданная в 1972 году книга – «Ничья». На эту тему в ней написано много чего интересного, и я всем рекомендую ее прочитать. Автор её Л. Верховский – известный шахматный литератор. Что молодые шахматисты знали об этом человеке? Ничего. Я же на протяжении двадцати с чем-то лет общался с ним постоянно, каждый год виделись мы с ним не менее пяти раз, он не раз бывал у меня дома в Свердловске, а сколько раз я у него в Москве – невозможно сосчитать. Временами мы были очень откровенны друг с другом, но все же я не перешел с ним на ты и звал его Леонид Соломоныч, а не Лёня, как звали его все в «Локомотиве». Он родился в декабре 1938 года и был старше меня на 13 лет, а я обычно всех людей, кто старше меня на десять лет и больше, зову на Вы. Что мне известно о его семье? Отец у него был участник войны и занимался в старости интересным и полезным делом – он собирал точные сведения обо всех произошедших в боях воздушных и наземных таранах. У него была огромная картотека, где были собраны материалы о 670 воздушных и 545 наземных таранах.

Брат нашего героя Семен был известным в Москве художником-графиком, который оформил много книг о шахматах, в том числе и написанных Леней.

Но ни того, ни другого я никогда не видел. Зато часто видел его жену Лену и двух дочерей – Иру и Аню. Как правило, это происходило на квартирах – сначала у метро «Преображенская площадь», а потом в Гольяново около большого пруда.

Познакомился с Л. Верховским я в 1969 году в Светлогорске, где проходил ЦС «Локомотива». Невысокого роста и не слишком мощного телосложения мужчина в очках, немного близорукий и имеющий какую-то нетвердую походку. При этом весьма опрятный и очень приятный в общении. Любящий посмеяться, ценящий шутку и веселое словцо – вполне оптимистичный. Вызывающий доверие. Не злой, не завистливый. Немного расхлябанный, но весьма эрудированный. Настоящий московский интеллигент. Лёня, как все его звали, был одним из судей на турнире. Светлогорск – это бывший немецкий Раушен – прекрасный курорт, известный уже полтора столетия. В современной России трудно найти место лучше. Тамошний песчаный пляж просто сказка. Впрочем, нашего героя я видел в основном в турнирном зале и почти никогда на пляже. Почему-то хорошо запомнился один разговор на обратном пути в поезде Калининград – Москва, где ехали почти все участники турнира. Занявший первое место Н. Мясников, бывший в каком-то меланхолическом настроении, вдруг стал рассуждать о том, зачем вообще нужны такие турниры, а Л. Верховский прервал его, заявив: «Ты еще скажешь, а зачем «Аполлон» на Луну летал?» В то лето об этом полёте говорили все.

В 1970 году мы с Лёней вместе как-то пообедали в Ульяновске во время полуфинала «Локомотива». Очень хорошо поговорили, и я проникся симпатией к этому человеку. А в 1972 году он стал старшим тренером ЦС «Локомотив», и мы стали часто видеться. Году где-то в 1975 я впервые оказался у него на квартире и попробовал национальную еврейскую еду – мацу. Ожидал что-то сладкое, а оказалось типа диетических хлебцев. Всё же мне понравилось. Но что произвело огромное впечатление, так это его шахматная библиотека. Вероятно, она была одной из лучших в стране. Кроме множества старых и редких книг, здесь еще были немецкие шахматные журналы конца 19-го – начала 20-го века. Когда Л. Верховский уезжал в США, он продал много книг и журналов находившемуся в то время в Москве Я. Тимману. Но большую часть вывез с собой.

Что вспоминается из разговоров с Лёней? Любил он анекдоты и некоторые фразы из них постоянно повторял. В конце семидесятых часто говорил: «Хорошая картина и недорогая». Это из анекдота про Л. Брежнева. Когда Генсек увидел в галерее какую-то картину и на вопрос «Что это?» получил ответ «Врубель». «А, рубль. Хорошая картина и недорогая». Перед тем как что-то начать рассказывать, обычно говорил: «Понимаешь, в чем дело». Эту фразу я у него перенял. Так же, как и следующую. Когда речь заходила о чем-то труднообъяснимом, наш герой обычно махал рукой, как бы отгоняя назойливую муху, приговаривая: «А, ничего не поймешь в этой жизни».

Немного о его жене и детях. Первую жену звали Лена. Очень приятная, тихая такая, незаметная женщина. Хорошая хозяйка и любящая жена. Имела очевидные проблемы со здоровьем и рано умерла, не дожив и до пятидесяти лет. Две дочери – старшую звали Ира, а младшую Аня. Что касается Иры, то всё, что я знаю, это то, что она была программистом и в дальнейшем уехала в Италию. Аню я часто видел, когда приходил к Лёне в гости во второй половине восьмидесятых годов. Младшая его дочь умела невероятно вкусно готовить, и мало где в жизни мне приходилось есть такие вкусные блюда. Вспоминается интересный эпизод, когда однажды Аня, слушая наш разговор об А. Мачульском, вдруг спросила: «Папа, а что это за человек?» Ответ был: «Это человек не нашего круга». – «То есть как?» – переспросила она. – «Мы бедные евреи, а он богатый еврей. Так что видишь как». Анечка в начале девяностых уехала в Америку и работала в фонде С. Спилберга, принимая непосредственное участие в проекте отмеченного премией «Оскар» фильма «Последние дни» об освобождении евреев из концлагеря. Она и сейчас живет в США, и чем могла, помогала отцу в последние годы его жизни.

Леонид Соломонович был очень добрый, гуманный человек. К такому человеку тянутся люди. У него было много друзей. К числу близких относились М. Таль и Л. Полугаевский. Сколько вечеров, а то и ночей они провели вместе, разговаривая, играя в блиц, безбожно куря, что-то выпивая. Собеседником он был прекрасным. Формально высшего образования не имел – несколько раз поступал в институты, потом бросал, не любил жизни по расписанию, был «свободным художником». Но знал очень много, и его любознательность никуда не девалась по мере его старения. При этом я поражался его наивности. Хотя он прекрасно понимал, в какой стране живет и знал все реалии «советского мира», но тем не менее… Однажды в январе 1979 года, когда в Сочи проходило командное первенство «Локомотива», он загорелся идеей пригласить на его открытие… отдыхавшего там в то время Л. Брежнева. Я, конечно, воспринимал это как милую шутку, но Лёня обдумывал это всерьёз.

Как говорил Толя Мачульский: «Каждый должен заниматься своим делом». Наш герой не был прирождённым организатором – не любил он шаблонных, не креативных действий, а организаторская работа часто требует именно их. Но свою нишу он нашёл – стал шахматным писателем. Написано им несколько хороших книг. На моих глазах рождалась книга о Карле Шлехтере. Собственно говоря, мне довелось участвовать в её написании, так как я переводил с немецкого языка комментарии к партиям матча Ласкер – Шлехтер из шахматных журналов того времени. Автор книги в благодарность за это повел меня в ресторан, и мы хорошо посидели.

Л. Верховский любил Москву и не планировал уезжать из неё, но жизнь распорядилась иначе. Умерла жена, дочери уехали. Трудно стало одному. Хорошо, что он удачно женился второй раз. Его вторую жену Люсю я видел всего лишь раз, и она на меня произвела впечатление такой крепкой хозяйственницы. Переезд может быть успешным именно с такой женой. Однажды его сильно избили в милиции, понятно, что ни за что. Надо было уезжать, что он и сделал в середине девяностых годов. В Нью-Йорке жил он сначала в Бруклине, потом переехал в Нью-Джерси. Г. Кайданов несколько раз был у него в гостях и говорил, что квартиры были скромные, но следов бедности в них не было. Лёня занимался любимым делом – сидел у компьютера, собирал материал для книг. «Ты не представляешь, что я накопал», – часто говорил он Григорию во время телефонных разговоров. Последний разговор был за несколько дней до смерти, последовавшей в феврале 2017 года.

Что остаётся после смерти человека? Его хорошие дела, а в данном случае еще и хорошие книги. И всё же в моих глазах, и за это я больше всего уважаю этого человека, одно его хорошее дело перевешивает все другие. Он был, как я уже писал, не очень последовательным и немного расхлябанным, но тем не менее в течение десяти лет (1972–1982), находясь в Москве, приезжал в гости к Льву Аронину, прикованному к постели, чтобы подбодрить его и рассказать последние шахматные новости. И так каждую неделю все десять лет! Если кто не в курсе, Л. Аронин – серебряный призер чемпионата СССР 1950 г. Хороший человек был Лёня Верховский.

 

Таким же хорошим человеком был и Лёша Шкляев, мой самый близкий друг в шестидесятые годы. История моего знакомства с ним имеет отношение к теме, о которой заголовок данной статьи. Случилось так, что перед тем, как прийти в сентябре 1960 года в шахматный кружок Свердловского дворца пионеров, я уже разбирал партии, напечатанные в «Советском спорте». И видел, что иногда они заканчиваются вничью задолго до голых королей. Так как я хотел во всем походить на великих, то в нескольких партиях турнира четвёртого разряда предлагал ничью противникам во вполне игровых позициях. Реакция их была предсказуема – игра продолжалась. Как вдруг однажды последовало согласие на ничью. Я удивился, но не придал этому случаю особого значения. Однако, когда через некоторое время, встречаясь с тем же партнером и предложив ничью, опять получил положительный ответ, мне уже стало интересно, что это за человек. Его миролюбие мне почему-то понравилось.

Мы познакомились, и я узнал, что его зовут Лёша и он тоже недавно пришел заниматься в кружок. Мой новый знакомый был племянником Г. Иливицкого, который в то время был не только сильнейшим шахматистом Свердловска, но и одним из ведущих игроков России. Алексей был полным, немного неуклюжим мальчиком. Лицо его чем-то напоминало физиономию популярного тогда киноартиста Бориса Андреева. Однако уже очень скоро я понял, с кем его лучше всего ассоциировать. Иногда мы вместе гуляли по городу, и из наших частых разговоров мне стало понятно, что кумиром его является бравый солдат Швейк. Маяковский, помнится, призывал делать жизнь с товарища Дзержинского, а вот Лёша делал жизнь с героя популярной в те годы книги Я. Гашека. Надо сказать, что он в этом преуспел. Он прожил короткую, но весьма насыщенную событиями жизнь (1949–1999) и в различных ситуациях, чему я часто был свидетелем, проявлял и швейковское хладнокровие, и сообразительность, и тонкий юмор. Любимой его фразой была швейковская: «Пусть будет как будет, ведь как-нибудь да будет, ведь еще никогда не было, чтобы никак не было».

В школе он занимался без энтузиазма, в институт поступать даже не пробовал, работал то на заводе обычным рабочим, то шахматным тренером. Но играл хорошо. В 1965 году в возрасте 16 лет сделал ничью с самим А. Карповым, а в 1967 году занял второе место в юношеском ЦС «Труда», отстав только от И. Иванова. Но в команду его не взяли, так как он был совершенно не активным в плане самопиара – редко кому звонил из шахматных функционеров.

Вообще, он представлял из себя причудливую смесь различных человеческих качеств – его мама была добродушной домохозяйкой, отец же занимал довольно экзотическую должность начальника тюрьмы. Он больше был похож на маму – любознательный, но неспешный и ленивый. От отца взял разве что ответственное отношение к назначенным встречам с людьми – он никогда не опаздывал. Но это только когда касалось других, если же речь шла о нем самом, то он был абсолютно неаккуратным в этом смысле – частенько, например, приходил на партию, когда его часы уже шли. Так случилось, что в 1973 году ему не хватило пол-очка до мастерской нормы. Играл он тогда очень надежно, проигрывал редко, но в решающей партии черными с В. Дорошкевичем позицию не удержал. Делал много ничьих, но самую нужную так и не сделал. В блиц играл прекрасно, во время долгих матчей уставал меньше соперника и часу на пятом полностью доминировал. Если не считать В. Арбакова, то в середине семидесятых он мало кому уступал в стране.

Со Швейком его еще роднило то, что любил он выпить пива, иногда мог одолеть большое количество кружек. Женат никогда не был, как-то не получилось. Был абсолютно порядочным человеком, часто пускался на всякие хитрости, но сделать подлость он себе позволить не мог ни при каких обстоятельствах. Юмор любил и ценил веселую шутку и оригинальный анекдот. Давал безобидные клички друзьям. Лишних денег обычно не было (разве что выиграет матч в блиц), но как только они появлялись, мог повести кого-нибудь в ресторан. Жил для людей, и люди его любили. Здоровье было вполне нормальное, но в 1999 году сильно заболел (почки).

И вот тут, будучи очень скромным человеком, не стал напрягать многочисленных друзей, чтобы они помогли ему собрать полторы тысячи долларов на операцию. Лежал в кровати, где за год до этого умирала жена Г. Иливицкого, и, когда один из его знакомых напомнил ему об этом, улыбнулся, махнул рукой и сказал: «Принимаю эстафету». Юмор не покинул его и в эти минуты. Я в то время находился в длительной поездке в Индию, а когда приехал, то друга моей юности уже похоронили. Говорят, что на прощание с ним пришли десятки екатеринбургских шахматистов. У Алексея Александровича Шкляева не было врагов.

Оставьте сообщение по теме: "Ничья"
Имя:
Текст:
Введите число на картинке:
Адрес редакции: 119019, г. Москва, Гоголевский бул. д.14
Телефон: 8 (495) 691–03–34
E–Mail: 64magazine@gmail.com
Товаров: 0
Сумма: 0 руб.