URL: http://64.ru/php/content.php?id=375
ОДОЛЖИТЕ НА БИЛЕТ ДО АНГЛИИ!
С новым рейтингом 2590 я начал получать приглашения в приличные турниры. Бывало, что и гонорар давали. А, например, на сильном опене в Гаусдале ничего не платили, но хотя бы обеспечивали «полный прием» – билет, размещение, питание.
Но в принципе в тот момент денег у меня было немного, ничего еще толком я не зарабатывал. На бразильские полторы тысячи накупил подарков родным и друзьям, тренеру надо было платить, еще какие-то траты были…
Хорошо запомнился случай с юношеским опеном в Океме, в Англии. Там платили очень хорошие по тем временам гонорары. Они зависели от рейтинга, и с моим 2590 мне было положено что-то типа тысячи фунтов, а ведь в турнире еще и призы есть. И организаторы оплачивают проживание, но билет на самолет я должен покупать сам. А у меня денег на билет нет! Он стоил долларов пятьсот, у меня в наличии было всего двести. У родителей сбережений не осталось. И отец просто пошел в Туапсе к какому-то местному бизнесмену и занял триста долларов с условием, что я через месяц отдам пятьсот. Такое вот было время. Хотя эта история – все же из ряда вон выходящая, в большинстве случаев я уже располагал необходимыми суммами.
НЕВЕРОЯТНЫЙ ДЕНЬ В СЧАСТЛИВОМ ГОРОДЕ
Самым значимым из опенов той поры стал, конечно, Дортмунд. Впоследствии он вообще для меня счастливым городом оказался. В январе 1992-го в Гаусдале я разделил первое место и выполнил первую гроссмейстерскую норму, в марте в Океме разделил второе и тоже выполнил норму, а апрельский турнир в Дортмунде, помимо финальной для присвоения гроссмейстерского звания нормы, внезапно и стремительно дал мне, что называется, путевку в жизнь. Случилось все это в течение четырех месяцев. Я выполнил все гроссмейстерские нормы и существенно повысил рейтинг. После Дортмунда у меня стало 2625, тогда это было 23-е место в мире. В 16 лет такой резкий скачок!
Как сейчас помню ощущение, когда после Бразилии я получил рейтинг 2590. Для меня это было каким-то нонсенсом. Ниже меня в списке такие люди... Скажем, у самого Сергея Долматова 2580, а у меня 2590. Как такое может быть? Честно говоря, не ожидал, что продолжу наращивать рейтинг. Но вдруг пошли победы над сильными, известными шахматистами, и я начал осознавать, что, может быть, действительно неплохо играю, раз так все идет?!
Дортмунд особенно показателен в этом смысле: я набрал «+6» при высоком среднем рейтинге соперников. Это уже было серьезное достижение. Обыграл несколько хороших гроссмейстеров: Лпутяна, Кнаака, Фтачника… У меня тогда еще не было ощущения, что я сильнее их, но начал чувствовать, что по игре как минимум не уступаю. Ни тогда, ни потом я не считал себя каким-то гением, никогда не было этого ощущения. Я всегда скорее себя недооценивал, чем переоценивал. Но «заряд» на игру всегда был хороший.
Знаковое для моей карьеры событие произошло в Дортмунде на церемонии закрытия. В тот год в основном турнире играли Каспаров, Иванчук, Ананд, Бареев, Хюбнер, Салов – состав выдающийся. С Каспаровым мы после школы Ботвинника уже не виделись, но он следил за моей игрой. Сам он в главном турнире с трудом вырвал первое место, а в опене мы поделили первое-третье места с сильными гроссмейстерами Азмайпарашвили и Лпутяном. Закрытие и награждение было общим, и вот, помню, стоим мы перед шведским столом с тарелками, и со мной рядом случайно оказался Разуваев. Он тоже участвовал в опене, выступил неплохо, но не более того. Юрий Сергеевич тогда уже мало играл, был старшим тренером сборной страны. Он обратился ко мне, как ему было свойственно, на «вы», чем уже меня потряс, о чем-то нейтральном сначала поспрашивал, а потом вдруг: «Владимир, хочу у Вас спросить – как Вы смотрите на то, чтобы сыграть за сборную России на предстоящей шахматной Олимпиаде?»
Такого я никак не мог ожидать. Какая сборная России??! Я же вроде пока еще не имею звания международного мастера. Он продолжает: «Мы с Гариком поговорили, оба хотим Вас взять в Манилу. Но нам надо будет это пробивать. Не гарантирую, что удастся, но хотел спросить у Вас согласия на всякий случай».
Это был просто какой-то невероятный день. И так все отлично, да еще в сборную позвали! Может быть, какие-то самоуверенные шахматисты и сочли бы это естественным, но у меня тогда даже мысли подобной не было.
СУДЬБОНОСНОЕ СОБРАНИЕ
Правда, тут имело место и стечение обстоятельств. Евгений Бареев, безусловно, был тогда сильнее меня, но с ним не договорились то ли по деньгам, то ли по каким-то другим вопросам. Артур Юсупов тоже не смог сыграть по личным причинам. А с другими кандидатами – Свешниковым, Глеком – по игре я уже вполне мог конкурировать. И вот Каспаров и Разуваев на заседании федерации по поводу состава команды выступили единым фронтом. Пять досок уже были определены: Каспаров, Халифман, Долматов, Дреев, Выжманавин. Кого брать шестым? Как мне потом Юрий Сергеевич рассказывал, моя кандидатура взорвала собрание. Начались бурные дебаты, чуть ли не до крика доходило. Тем более что туда пришли те шахматисты, кто претендовал на это место, и они были очень недовольны. Возможно, Каспаров с Разуваевым были правы. Объективно я уже играл не слабее, а наверное, и сильнее их. Но все-таки – 16 лет парню, и он даже не гроссмейстер в стране, где столько именитых шахматистов…
Дискуссия закончилась тем, что Каспаров объявил: «Мы можем долго спорить и ни к чему не прийти. Беру это под свою ответственность. Плохо сыграет – можете обвинить меня лично». Его авторитет был очень велик, так что на том и порешили. В итоге получилось «лучше не бывает» – и для меня, и для сборной.
Конечно, это было переходом на другой уровень. Только год назад играл в основном в юношеских турнирах – и тут попадаешь в главную сборную страны на Олимпиаду.
СВЕРНУТЬ ГОРЫ
Манила – тоже отдельная памятная история. Страна сама по себе экзотическая, и Олимпиаду филиппинцы провели хорошо. На открытии выступала президент Акино. Впоследствии ее обвиняли (и к Кампоманесу тоже были вопросы) за раздутый бюджет этого мероприятия. Насколько я помню, называлась цифра порядка 20 миллионов долларов. Признаюсь, не возникло у меня ощущения, что потрачена и половина этой суммы. Хотя игровой зал и гостиница были отличные, организовали все на высоком уровне.
С Каспаровым во время Олимпиады было не так много контактов, а с другими мы постоянно общались. Разве что Сергей Долматов был все-таки больше наедине с собой. Помню, нас расселили так: Каспаров, Долматов и Халифман в одноместных номерах, остальные четверо в двухместных – Дреев с Выжманавиным, а со мной поселили Разуваева – присматривать за молодым, так сказать. Тогда мы уже поближе познакомились. Не могу сказать, что подружились, все-таки разница в возрасте очень большая, но как-то прониклись взаимной симпатией.
Это был удивительный человек. Во-первых, очень интеллигентный и очень доброжелательный. Во-вторых (я это еще тогда заметил), у него было удивительное качество, что называется, зреть в корень. Он как-то умудрялся буквально одной-двумя фразами попасть в точку, всю суть схватить. То, что у меня на интуитивном уровне беспорядочно бурлило в голове, он формулировал так, что я понимал: именно эту мысль я и хотел выразить.
Мы с Юрием Сергеевичем общались и в 2000-х, часто я ему просто звонил, говорили о жизни. Любил задавать ему различные вопросы, так как понимал, что он может выдать ту квинтэссенцию, которую мне не удается четко сформулировать. Я очень ценил в нем это качество. Его уход, безусловно, стал большой потерей для российских шахмат.
Конечно, ответственность была велика, подвести команду очень не хотелось, я волновался чуть больше обычного. Советский Союз тогда только-только окончательно распался, и шахматная сборная завоевала первые золотые олимпийские медали в истории современной России – интересный исторический факт!
Это был интересный и незабываемый опыт, даже сейчас я все еще испытываю ностальгию по тем временам. Сколько же у меня было тогда энергии! Плюс в тот момент произошел пресловутый переход количества в качество, и я вышел на новый уровень игры. Но кроме шахматного роста, был и какой-то внутренний подъем. Я уже окончил школу, и появилось намного больше времени на шахматы. Иногда где-то сборы проводил, иногда просто жил в Москве (тогда это было дешево). Было бы большим преувеличением сказать, что я примерно соблюдал режим, однако сил было столько, что это не имело никакого значения. Драйв был колоссальный, и энергетический, и психологический.
В Маниле мы тоже, прямо скажем, не всегда вели аскетический образ жизни. Но при этом я на следующее утро вставал, принимал душ, и было такое ощущение, что я готов горы свернуть. Прихожу на обед, все какие-то вялые, сонные. Спрашиваю: «В чем дело?» – «Да вот, как-то вчера немного перебрали». – «Да вроде вместе сидели, я в порядке, а вы на что жалуетесь?». Не понимал тогда, что в 17 лет у человека сил побольше.
ОЛИМПИЙСКИЕ МЕДАЛИ
Несмотря на отдельные нарушения режима, Олимпиаду мы выиграли легко, с большим отрывом. Каспаров выражал некоторое неудовольствие, когда после очередной вечеринки, устроенной в выходной день, члены сборной России были замечены шахматной общественностью не в лучшем состоянии. До него дошла эта информация. Разуваев мне вечерами в номере рассказывал, что творится вокруг. Помню, говорит: «Гарик считает, что это безобразие, так нельзя себя вести, и не намерен больше появляться на собраниях команды». И, между нами, он был, конечно, прав. Но к этому моменту середина турнира прошла, мы лидировали. И Юрий Сергеевич его переубедил: «Гарик, они же выигрывают. В чем проблема? Мы каждый матч выигрываем, вот когда проиграют, тогда будем разбираться. Я сам все понимаю, но что с ними сделаешь, ну вот такие они…» И Каспаров с этим аргументом согласился. Собрания продолжались в полном составе, и мы все так же стабильно выигрывали. Сборную США, одну из сильнейших, разгромили 3,5:0,5. Каспаров черными обыграл Камского, Халифман белыми Ермолинского, я черными Сейравана, а Выжманавин сыграл вничью с Кристиансеном.
В итоге я набрал 8,5 из 9. Среди соперников были и достаточно серьезные. Помимо Сейравана, я обыграл ван Вели, Гиоргадзе, Нанна… 8,5 – это перебор, по позициям, пожалуй, стоял на 7 или 7,5, но как-то все удачно складывалось: и энергии было много, и играл я хорошо, и везло немножко.
Помню, с каким нетерпением мы следили в предпоследнем туре за партией Долматова со Смириным из нашего матча с Израилем. Игрался затяжной ладейный эндшпиль, и мы очень болели за Сергея, потому что перед последним туром был выходной, а в случае победы мы отрывались на 4,5 очка. То есть математически фиксировали первое место, и тут уже даже Каспаров нам ничего не мог бы сказать... При 4 очках существовала бы чисто теоретическая возможность, что нас догонят – понятно, что абсолютно нереальная, но все равно было бы неудобно начинать праздновать в выходной. А когда Долматов выиграл, мы его поздравили, обняли: «Серега, ты нас спас!».
В заключительный день мы встречались с Англией, для нас матч уже не имел существенного значения. Каспаров решил не играть. Конечно, перед последним туром в выходной мы уже начали отмечать олимпийскую победу. В ночь накануне игры спал я совсем немного – еще раз к вопросу о том, каким был тогда запас сил. Пришел играть белыми с Джоном Нанном (не последний человек все-таки!) совершенно «разобранный», алкоголь до конца не выветрился. Но выиграл легко, потратив на партию меньше часа, как-то быстро его позиция развалилась. Это уже особенность такого состояния, когда просто уверенно делаешь ходы, особо не задумываясь, и все получается само собой.
После этого неожиданно оказалось, что по перформансу я обошел Каспарова, хотя он тоже показал совершенно блестящий результат. У него 2890, у меня чуть-чуть выше, примерно 2895. Я об этом не знал и вообще не думал. С момента окончания последнего тура до закрытия, которое состоялось на следующий день, мы, конечно, тоже почти не спали и появились на церемонии в неоднозначном состоянии. В полусне получили свои медали, и вдруг неожиданно меня еще раз вызывают – вручить медаль за лучший индивидуальный результат на Олимпиаде.
Эти награды до сих пор хранятся у меня дома. На Олимпиаде в Турине в 2006 году я повторил это индивидуальное достижение.